Торгуй, торгуй... легенда о купце
- Подробности
- Категория: Легенды и сказания
«Торгуй, торгуй…»
Легенда о купце Филимонове из старой Шемонаихи
Давным-давно, когда дни текли неспешно, а улицы старой Шемонаихи хранили тени минувших эпох, стояло в селе здание купеческое, что ныне временем обветшало, но стен своих не утратило. Были в те времена и лавки, и переулки, и люд живший по совести и закону, а порой — и по тайному умыслу.
Село Шемонаиха, тогда ещё в Александровской волости Змеиногорского уезда Томской губернии числилось, было обширно и людно. Три купеческие лавки кормило село. Говорят старожилы, что в самом сердце села, на перекрёстке двух дорог, стояла лавка, возведённая руками купца второй гильдии Григория Максимовича Филимонова, человека богатого и, как водится, непростого.
Родом он был не с торговой слободы, а из солдатской жизни. Служил в городе Зайсане, охранял казённую кассу. Молва людская шептала недоброе о Григории. Ходили пересуды, что ещё в молодости, когда служил он солдатом в Зайсане, в карауле стоял при казённой казне. И вот однажды с двумя товарищами затеяли они дело тёмное: ночью пропал мешок с золотыми червонцами. А вскоре — как по мановению руки — троица сделалась купцами: лавки, товары, достаток, только не на честные труды, а на украденные богатства. Да вот беда — не их осудили, а смену ихнюю, ни в чём не повинную. Десять лет каторги без вины — только потому, что стояли не в том часу.
Но время, как река весеннего половодья, всё смывает, да не всё забывает. Настал день, и с прошлым пришлось взглянуться в глаза. Шла молва, что ровно через десять лет вернулись из каторги те самые солдаты — постаревшие, сединой тронутые, с глазами, полными зимнего холода. Пришли они к лавке Филимонова и спросили тихо, почти ласково: — Что торгуешь, Григорий Максимович? А он им в ответ, не дрогнув: — Торгую помаленьку... Каторжане смотрели на него долго, молча, переглянулись, кивнули, а потом молвили: — Ну, торгуй, торгуй... Развернулись и ушли.
А иные твердят — купец вовсе их не видел: услышал о прибытии, от страха в подвал спрятался и вовсе не вышел на встречу с прошлым. Так или иначе, но вскоре после тех событий уехал он будто бы за товаром в Омск — да так и не вернулся, и ни весточки, ни знака не прислал. А вскоре по округе пошёл слух — нашли утопленника. Купчиха, которую в народе звали не иначе как Филимониха, поехала тело смотреть. Вернулась молчаливая, сказала: — Не он. Но панихиду справила, чёрное вдовье платье надела — и стало ясно: прощание было, хоть и без слов.
Филимониха осталась за прилавком. О ней шептали: будто в девичестве, прежде чем стать женой купца, прислуживала у богатых в Семипалатинске. И будто знала, где что лежит, и когда умерла её хозяйка — сгинуло добро вместе со сбежавшей горничной.
В 1918 году, в тревожные времена, продала Филимониха торговлю и уехала в неизвестность. Исчезла, словно тень, и больше о ней никто в Шемонаихе не слышал.
С тех пор стоят и ныне стены старой лавки, молчаливые и холодные. Камни её помнят всё: и тяжесть золота, и страх, и ту фразу, что стала проклятьем или прощением — никто не знает:
— Ну торгуй, торгуй…
