Легенда о Бояриновом Камне

Подробности
Категория: Легенды и сказания

Легенда о том, как поцеловать Боярина.

       Красивейшая река Уба берет начало в Корго́нских белках. Гордая и бурная, с быстрыми порогами и перекатами, наполненная холодной водой с тающих ледников, она становится теплой и смирной в среднем течении, радует людей и землю прозрачными волнами, а затем впадает в Иртыш.

    Веками жители нашего края использовали природную силу течения реки для сплава древесных бревен. И сплавляли их не по одному-два, а тысячами. Скрепляли их специальными металлическими скобами (чеблака́ми) в большие плоты и артельной бригадой выходили на многодневный сплав. Тех, кто сплавлял плоты, называли плотого́нами. И легенда о том, что значит целовать Боярина, дошла до наших дней благодаря одному из шемонаихинских плотогонов - Ивану Дедову.

     Жил на берегу Убы зажиточный крестьянин, и была у него фамилия то ли Бояринов, то ли Бояркин, но называли все его просто - Боярином. Заимка его стояла в месте не только красивейшем, но и очень удобном для ведения хозяйства. Богатый заливной луг, небольшая долина, закрытая от ветров скальным хребтом высотой в сотни метров, близко расположенные черноземные пахотные земли, да и до волостной управы в Шемона́ихе не слишком долго добираться верхом или на телеге. Многие завидовали Боярину, но он своим домом сидел крепко, и теснить его никто не пытался.

        Река в этом месте распадалась на два рукава, и скала, стоящая заслоном вдоль берега, одним из своих краев заступала прямо в правый рукав, перегораживая его на десятки метров. И в это заслон и днем и ночью ударялось течение реки.

     Плотогоны, приближаясь к этому месту, ставили ведущими самых опытных. Если вовремя повернуть в малый левый рукав, то плото́вый караван пройдет спокойно и безопасно, но если проспал или не справился с течением, то понесет в узкий правый рукав и всей силой плоты вобьются в скалу, загораживающую реку. Вот этот удар и называли: Боярина целовать, а скалу Бояринов камень.

      При ударе в камень силой течения плоты разворачивало, складывало гармошкой, разбивало на отдельные бревна, поднимало вертикально. Случалось, и калечились плотого́ны, и гибли. Это была большая беда. Видя неизбежность столкновения, спрыгивали с плотов, выбирались из воды и шли берегом вниз.

   Там, по течению, ниже Бояринова камня, находится тихая заводь, с низким удобным для спуска берегом. И все плоты: и целые, и поврежденные, и разбитые на бревна, доплывая туда останавливались. Это место было пло́тбищем (стоянкой). Там можно было собрать плоты заново, сделать привал перед следующим перегоном.

    Место неподалеку от бывшего плотбища и по сей день называют Орловскими затонами. Уба там расплетает там свои голубые ленты  на небольшие протоки. И во влажных ложбинах, среди высокой зеленой травы, согретые солнцем и напоенные родниковой водой, каплями огня горят жарки (цветы купальницы).

      А судьба Боярина бесследно растаяла в тумане веков, да и целовать боярина на плотах теперь уже не ходят. Последние плоты прошли по Убе в 1989 году.   

   

Легенда о преступнике, хане и жене Шемонаихе.

Подробности
Категория: Легенды и сказания

     Легенда о преступнике, хане и жене Шемонаихе.

      Давным-давно, почти триста лет назад для защиты заводов, рудников и поселенцев от нападения джунгар было решено возвести несколько сторожевых постов на Колывано-Кузнецкой оборонительной линии. Один из них был заложен в 1749 году на реке Уба и носил название Шемонаихинский станец (станция). Хотя станец стоял на берегу реки Уба, название ему дали по впадающей в Убу небольшой речке Шемонаихе.

     Для несения воинской службы в Шемонаихинский станец направили 10 драгун, 10 солдат и 20 казаков. Так почтовая станция стала военным форпостом. Форпост впоследствии за ненадобностью забросили, но красивое и удобное для житья место недолго пустовало и рядом с брошенным форпостом в 1766 году было основано крестьянское старообрядческое селение, названное Шемонаевским.

     Но откуда же изначально взялось редкое и таинственное название реки Шемонаиха. Суффикс  -иха бытовал в русском языке еще с 16 века, а к 17 веку его стали использовать называя жену по имени, фамилии или роду занятий мужа: дьячиха – жена дьяка, купчиха – жена купца, мельничиха – жена мельника, Филимониха – жена Филимонова, Варламиха – жена Варлама.  Значит прячется в тумане веков некая таинственная женщина. Но чьей же она была женой?

    Ходили в наших краях легенды о беглом преступнике Шемонаеве и о староверах братьях Шемонаевых. Но если бы фамилия первопоселенца наших мест была Шемонаев, то река бы называлась Шемонаевиха. Нет, не сходится легенда с былью.

    Может если не Шемонаев, то был хан Шемонай? Тогда и вправду получилась бы Шемонаиха – «жена Шемоная». И опять – нет. Секретарь газеты "Степная правда" Н.И.Анов в своей книге рассказывает об отповеди, полученной им в 1924-м от Мухтара Ауэзова, будущего классика казахской литературы и уроженца Семипалатинского уезда: «В "Степной правде" я прочитал статью вашего сотрудника о Шемонаихе, (говорит М.О.Ауэзов) - Круглый невежда, он объясняет, что название села произошло от имени султана Шемоная. Не было такого султана! Никогда не было!».

    По сей день нет согласия у старожилов, краеведов и историков, чье же имя или фамилия сохранились в необычном названии. И память о чьей жене вот уже три века хранят речка и город Шемонаиха?

Легенда о том, как в три ночи убили весну

Подробности
Категория: Легенды и сказания

Легенда о том, как в три ночи убили весну.

 

     Давным-давно, в краю между Мохнатой сопкой да речкой Солоновкой, стояла роща черемуховая. И была она словно живая сказка весны, распустившаяся белоснежными душистыми цветами. На самом берегу реки Убы раскинулась, да не сама собою выросла, а благодаря людям, видевшим в природе истинную красоту.

    Деревья в ней стояли стволами до сажени в обхват, с кронами густыми, сомкнутыми, как зелёные своды дворца, воздвигнутого самой природой. Свет дневной летом не смел проникнуть в это зелёное святилище и под сенью ветвей царствовала тень и прохлада.

    Весною, когда Уба разливалась, вода ласково смывала с подошвы рощи весь прошлогодний хлам — листья да труху, оставляя землю чистой, свежей. А трава в роще — мягкая, короткая, едва с ладонь — не росла выше, стыдясь нарушить гармонию теней. И когда черемуха зацветала, вся роща становилась белоснежным полем, как если бы сам небесный дух прошёл над землёй, обронив покрывало света.

    Люди села Шемонаихи чтили и берегли эту рощу, как живую святыню. Не смели ни ветки сломить, ни ягодку сорвать до срока. Детей предостерегали: «Не тронь, не рви — иначе воробей склюёт всё до последней».

И было так заведено, что в Ильин день, когда черемуха наливается терпкой спелостью, выходили все, и стар, и млад с ведрами. Собирали плоды с песнями, с благодарностью. Ни одна семья не уходила из рощи без ведра ягод.

    Но, как в каждой легенде, случилось предательство.

    В лихом году 1896-м, нашёлся в селе бездушный человек, староста Яков Данилович Макаров, человек властный, с сердцем, обугленным корыстью. Созвал он сход и молвил: «Поделим рощу, вырубим — деревья пустим на дрова, а землю под пашню». Но народ, единым духом, восстал — «Нет!»

     Староста отступил, но только на словах. Через неделю — вновь собрание, вновь та же просьба. И вновь — отказ.

     И вот ночью тьма сгустилась над рощей, не от облаков, а от злого умысла. Староста, не спрашивая воли людской, взял топор и начал рубить в ночи деревья.

    Наутро село ахнуло — первый удар был нанесён. Люди собирались, шептались, искали путь, как защитить свою святыню. Но сердце рощи уже было ранено.

    На вторую ночь вновь взметнулся топор. И — что страшней всего — вслед за бессердечным старостой пошли другие. Кто из страха, кто из алчности, кто, быть может, по немощи духа. Рубили... везли... сжигали.

    Не прошло и трех дней как не стало чудесной Черемуховой рощи. Остались от весенней красы только пни. Молчаливые, словно надгробия. Так исчезла роща-краса, не от бурь, не от времени, а от человеческой жадности.

   И говорят старики: если весной пройти по тому месту, где росла она, то можно услышать, как шепчут невидимые цветы, как плачет земля, и будто пахнет в воздухе черемухой — не настоящей, а той, что живёт только в памяти людской.

 

Легенда написана по мотивам воспоминаний Георгия Тимофеевича Андронова. Материалы Шемонаихинского историко-краеведческого музея.

Торгуй, торгуй... легенда о купце

Подробности
Категория: Легенды и сказания

     

«Торгуй, торгуй…»

Легенда о купце Филимонове из старой Шемонаихи

 

   Давным-давно, когда дни текли неспешно, а улицы старой Шемонаихи хранили тени минувших эпох, стояло в селе здание купеческое, что ныне временем обветшало, но стен своих не утратило. Были в те времена и лавки, и переулки, и люд живший по совести и закону, а порой — и по тайному умыслу.

     Село Шемонаиха, тогда ещё в Александровской волости Змеиногорского уезда Томской губернии числилось, было обширно и людно. Три купеческие лавки кормило село. Говорят старожилы, что в самом сердце села, на перекрёстке двух дорог, стояла лавка, возведённая руками купца второй гильдии Григория Максимовича Филимонова, человека богатого и, как водится, непростого.

     Родом он был не с торговой слободы, а из солдатской жизни. Служил в городе Зайсане, охранял казённую кассу. Молва людская шептала недоброе о Григории. Ходили пересуды, что ещё в молодости, когда служил он солдатом в Зайсане, в карауле стоял при казённой казне. И вот однажды с двумя товарищами затеяли они дело тёмное: ночью пропал мешок с золотыми червонцами. А вскоре — как по мановению руки — троица сделалась купцами: лавки, товары, достаток, только не на честные труды, а на украденные богатства. Да вот беда — не их осудили, а смену ихнюю, ни в чём не повинную. Десять лет каторги без вины — только потому, что стояли не в том часу.

    Но время, как река весеннего половодья, всё смывает, да не всё забывает. Настал день, и с прошлым пришлось взглянуться в глаза. Шла молва, что ровно через десять лет вернулись из каторги те самые солдаты — постаревшие, сединой тронутые, с глазами, полными зимнего холода. Пришли они к лавке Филимонова и спросили тихо, почти ласково: — Что торгуешь, Григорий Максимович? А он им в ответ, не дрогнув: — Торгую помаленьку... Каторжане смотрели на него долго, молча, переглянулись, кивнули, а потом молвили: — Ну, торгуй, торгуй... Развернулись и ушли.

    А иные твердят — купец вовсе их не видел: услышал о прибытии, от страха в подвал спрятался и вовсе не вышел на встречу с прошлым. Так или иначе, но вскоре после тех событий уехал он будто бы за товаром в Омск — да так и не вернулся, и ни весточки, ни знака не прислал. А вскоре по округе пошёл слух — нашли утопленника. Купчиха, которую в народе звали не иначе как Филимониха, поехала тело смотреть. Вернулась молчаливая, сказала: — Не он. Но панихиду справила, чёрное вдовье платье надела — и стало ясно: прощание было, хоть и без слов.

     Филимониха осталась за прилавком. О ней шептали: будто в девичестве, прежде чем стать женой купца, прислуживала у богатых в Семипалатинске. И будто знала, где что лежит, и когда умерла её хозяйка — сгинуло добро вместе со сбежавшей горничной.

     В 1918 году, в тревожные времена, продала Филимониха торговлю и уехала в неизвестность. Исчезла, словно тень, и больше о ней никто в Шемонаихе не слышал.

    С тех пор стоят и ныне стены старой лавки, молчаливые и холодные. Камни её помнят всё: и тяжесть золота, и страх, и ту фразу, что стала проклятьем или прощением — никто не знает:

— Ну торгуй, торгуй…